Хэнбери-Вильямс Дж. Николай II, каким я его знал. Март 1917 г.

18.02.2020

8 марта 1917

Император вернулся сегодня в Ставку и любезно привез мне цветы от Императрицы. Я видел его на большом обеде, данном для Союзных членов конференции в Царском Селе[i], когда мы с ним коротко поговорили, но и только.

За обедом, однако, я сидел рядом с ним и решил, что он выглядит лучше. Мы долго говорили о конференции, и он сказал о сохранении генерала Беляева в Военном Министерстве.

11 марта 1917

Предполагалось, что я должен поехать в Румынию около этого времени, и я говорил по этому поводу с Его Величеством, поскольку я должен был видеться с генералом Алексеевым, который вернулся сильно поправившим здоровье, тем вечером относительно некоторых вопросов в связи с русским штабом в этой стране. Когда я прощался, Император, желая мне доброй ночи, добавил: «Вы окончательно решили ехать в Румынию?» Я ответил: «Да, государь», гадая о причине его вопроса.

12 марта 1917

Я попрощался с Императором, но различные причины отложили мой отъезд, и, послав спросить, могу ли я как обычно завтракать с Императором, я выяснил, что прошлой ночью он уехал, взяв с собой Георгиевский батальон, и Иванов уехал с другими войсками[ii]. При прощании с Императором единственный намек, который я заметил, был в его голосе, когда он мне сказал: «Вы окончательно решили ехать?»

(Хотя были симптомы в тревожном поведении Алексеева, когда он приходил к Императору, что происходит нечто серьезное, мы в Ставке понятия не имели о надвигающейся беде).

Меня пугают новости, которые доходят, что положение в Петрограде очень плохое – офицеры арестованы, а Правительство, по слухам, неизвестно где.

Алексеев, как говорят, сделал все, что было в его силах, чтобы убедить Императора не распускать Думу и предоставить Правительству свободные руки и мягко обращаться с войсками, которые взбунтовались и отказались арестовать тех, кто участвовал в некоторых сообщаемых забастовках, но его уговоры были бесполезны, поскольку Император, говорят, полон решимости держать положение в своих руках.

Днем, хотя здесь положение спокойное, не переставая приходили депеши, и очевидно возникли серьезные проблемы.

Как будут развиваться события, трудно сказать – положение Императора очень сложно, если он отказывается уступить совету, который ему предлагают.

Если бы знать, что с ним кто-нибудь достаточно сильный, чтобы на него повлиять, было бы спокойнее.

Родзянко[iii], по слухам, называется «Председателем» нового Правительства.

Шесть часов вечера. – Только что пришли телеграммы, что Отель Астория в Петрограде сожжен, и дом бедного старого графа Фредерикса тоже[iv]. Его называют (совершенно несправедливо) прогерманским[v], и однако всего несколько дней назад он мне говорил, что он договорился, как президент Яхт Клуба, забаллотировать всех немцев, когда придет мир.

14 марта 1917

Слышал сегодня, что Император задержан на запасном пути по дороге в Царское Село, и что нельзя достать ни одного локомотива , чтобы его поезд двинулся дальше[vi], что Царское Село под охраной войск и что две дивизии Иванова остановлены на железнодорожной линии. Между тем все приказы по армиям идут как обычно, и большинство заводов, по слухам, работают. Отсюда это похоже на мирную революцию, но все выглядит плохо.

15 марта 1917

По сообщениям, положение за ночь ухудшилось, все телеграфы остановлены для генерального штаба, и я не могу получить новости.

Ночью я очень тщательно обдумал положение, гадая, как и чем я могу помочь. Помимо тревоги за Императора, который относился ко мне с такой неоценимой и невероятной добротой, у меня было предчувствие, что настоящая и серьезная революция будет означать крах русских как боевой силы для Союзного дела.

Поэтому я решился взять на себя ответственность написать ему личное письмо.

Я набросал его и, конечно, послал его Алексееву, спрашивая его, одобряет ли он письмо и его отправку, в коем случае он возможно устроит его доставку. Тем временем Великий Князь Сергей прислал спросить, могу ли я пойти его навестить. Я сразу пошел, и он говорил о положении, подчеркнув важность допущения свободных прений в Думе. Он был глубоко взволнован и спросил меня, не могу ли я снестись с Императором, который знает меня и доверяет мне.

Я сказал ему, что в распоряжении Алексеева находится мое письмо, которое он, если сочтет хорошим, пошлет Его Величеству. Великий Князь спросил меня, может ли он увидеть копию этого письма, и я сразу согласился. Он от души согласился с каждым написанным мною словом, но сказал, что содержание письма следует передать по телеграфу, поскольку письмо будет идти слишком долго.

Алексеев согласился, что письмо может быть полезно, и офицер будет отправлен немедленно с ним к Императору, который находится в Пскове у генерала Рузского.

Положение было настолько критическим и срочным, что у меня не было времени посоветоваться с нашим Послом или властями, и я сообщил им о своем поступке телеграммой и письмом.

Это последняя соломинка, за которую я могу уцепиться, чтобы помочь в том, что, боюсь, иначе станет огромным бедствием.

В такие критические времена как нынешнее, необходимо решение, и решение быстрое.

Спокойствие должно быть восстановлено.

Работа должна продолжаться.

Армии должны быть приведены в устойчивое душевное состояние, если возможно.

Антивоенной партии нужно дать отпор.

Письмо, которое я направил Императору, было следующего содержания:

«Ставка,

русская действующая армия

14 марта 1917

Государь, — Вашему Императорскому Величеству отлично известно, что я бы не осмелился обратиться к Вашему Величеству в это время, и даже ни в какое другое, в форме письма, если бы меня не побудила к этому моя преданность Императору и Императрице России.

Я не дипломат и не политик, а довольно старый солдат, который часто видел обе стороны Британской Империи, как и войну.

Россия, как я хорошо знаю, не допускает такого же обращения, как другие страны, но во всех странах приходят времена, когда необходимо надевать «бархатную перчатку на железную руку».

Я многое слышу и мало говорю, но я спокойно обдумываю, и по моему мнению, на котором я не настаиваю, по данному вопросу сейчас, когда выше всех соображений, я знаю, что важнее всего для Вашего Величества закончить эту войну победой, существует опасность, что армия, верная делу сражения с врагом, может сказать: «Мы не можем продолжать сражаться с немцами, если нам придется бороться с собственным народом и если нас будут отводить с фронта с этой целью»,

Армия упускает из виду, что Ваше Величество и те, кто вокруг вас, так же стремятся победить в войне, как и любой рядовой солдат. Она не знает, что старые и надежные слуги вокруг вас, как граф Фредерикс, в глубине души подлинные русские.

Положение Вашего Величества – положение самодержца, но самодержец может править в эти дни только с советом хороших советников, и народ хочет убедиться, что эти советники избраны из самого народа.

Во всех беспорядках, которые я видел в разных странах, лучшим планом всегда было иметь отдушину, как при воспалительном процессе в организме требуется сделать прокол, чтобы выпустить яд.

Свободное обсуждение в Парламенте или Думе кажется мне отдушиной, так чтобы народ мог убедиться, что те, кого они посылают в советники Императора, могут выражать свои чувства.

Несомненно, подоплека нынешних беспорядков – германские интриги, но эти германские интриги были бы преодолены, если бы народу было объявлено, что Ваше Величество доверяет ему советовать вам относительно необходимых действий, которые нужно предпринять в настоящее время, и что вы признаете правительство, назначенное им. Мне кажется, что сейчас настало время, когда призыв к русскому народу помочь вам в тяжелой задаче, которая лежит на ваших плечах, необходим.

Я прекрасно понимаю, что за подобное обращение к Вашему Величеству мне должны сказать, что это не мое дело и что я должен вернуться в свою страну, но глубоко убежден в том, что вы преданы делу Союзников, и только ради этого дела и из-за моей твердой и искренней преданности обоим Вашим Величествам я решился пойти на то, что, возможно, является самым неуместным поступком, рискуя даже отстранением.

Но что бы ни случилось, никто не может сказать, что в России есть человек, Союзный или русский, больше преданный благополучию этой страны.

Я служил здесь как только мог с начала войны, с той же преданностью Вашему Величеству, как и к своему Королю, и только с этой равной преданностью обоим я осмелился написать это письмо.

Я надеюсь, что Ваше Величество просит мне то, что может показаться вам самым неподходящим способом письма.

(Подписал) Дж. Х.-В.

[N.B. – Офицер, с которым было отправлено это письмо, был остановлен и разоружен, но выбрался с моим письмом, которое было отослано мне обратно с неповрежденной печатью, и лежит сейчас в моем столе, поскольку было возвращено мне.]

Петроград телеграфирует мне сегодня, что по сообщениям там, Родзянко, глава нынешнего временного Правительства, собирается выехать навстречу Императору и попросить его отречься, назначив своим преемником Цесаревича, при регентстве брата Императора Великого Князя Михаила Александрович (командовавшего во время войны Дикой Дивизией и другой кавалерией), а главой Совета Министров – Князя Львова[vii]. Но ходит так много слухов, что трудно что-нибудь понять наверняка.

Самым разумным с точки зрения дальнейшего участия России в войне было бы оставить Императора как такового с условием, что он признает новое Правительство как таковое.

Но я боюсь, что намерение заключается в свержении Императора, большая тактическая ошибка.

Вечером сообщили, что Император отрекся.

16 марта 1917

Отречение подтвердилось. Великий Князь Михаил Регент, а Великий Князь Николай главнокомандующий[viii].

Последнее известие хорошее, но престол – другое дело, и этим, возможно, дело не кончится.

Если Великий Князь Николай будет оставлен Верховным Главнокомандующим, это хорошая перспектива для военного положения, но другая ситуация – очень сомнительный фактор.

Император вернулся сюда сегодня вечером, и возник небольшой спор относительно того, должны ли мы идти встречать его на вокзал, но благоразумнее при нынешних обстоятельствах не ходить. Ему и так достаточно трудно и грустно, без глазеющей на него толпы[ix].

Между тем злобная голова Анархии начинает высовывать свое безобразное лицо на сцену, и есть признаки, что актеры этой драмы, которая, похоже, превращается в трагедию, взялись за большую пьесу, нежели они могут сыграть должным образом.

Если Великий Князь Николай успеет приехать с Кавказа вовремя, чтобы удержать флот и армию, будет хорошо, но уже было посеяно достаточно раздоров, чтобы расстроить работу многих заводов и других основ ведения войны, и все наши усилия и надежды сейчас видятся в черном свете.

Великий Князь Сергей говорил со мной относительно принятия Великим Князем Михаилом (братом Императора) временного правления в качестве Регента. Это, сказал я, только полумера, и притом временная. Здесь требуется очень сильный человек. Безотлагательное дело, добавил я, — продолжать войну до победы, и ради этой цели было бы лучше сохранить Императора, при новом Правительстве, как я упоминал выше.

Если Император признает это новое Правительство своим, это будет уступкой народу и положит конец надеждам врага уничтожить мощь России.

Столько русских говорили мне, что после войны наступит революция, но ни один – что до этого.

Я прошу о просвете голубого неба, но не вижу его, хотя некоторые люди говорят, будто это – «новая Россия».

Эта новая Россия, в таком случае, не будет в состоянии много помочь нам, Союзникам.

17 марта 1917

На собрании моих Союзных товарищей у меня в комнате мы решили послать телеграмму Великому Князю Николаю с уверением его в нашей поддержке как Союзников. Мы сообщили, что ожидаем его в качестве Главнокомандующего.

Ко мне зашел Базили[x], дипломатический чиновник, прикрепленный к Ставке, и к нам присоединился генерал Жанен. Базили рассказал нам, что до сих пор на Черноморском флоте было спокойно, но есть грозные признаки мятежа на Балтийском флоте, который в значительной степени состоит из людей промышленных, не сельскохозяйственных, классов. Однако, сегодняшние утренние сообщения лучше.

Выражается тревога относительно какого-нибудь места убежища для Императора – сложный вопрос. Бедный старик граф Фредерикс послал спросить, могу ли я прийти навестить его. Я нашел его, разумеется, глубоко сокрушенным и подавленным, но, как обычно, обходительным; его дом в Петрограде сожжен, все его прекрасные богатства разграблены, и его жена, очень старая и больная, перебралась в полковой госпиталь кордегардии – его бывшего полка.

Императору разрешено поддерживать связь с Царским Селом, где содержится под стражей вся Императорская семья, все дети кроме одного лежат со скарлатиной, вдобавок к и без того тяжелым проблемам бедной Императрицы.

Говорят, что Воейков[xi], из свиты Императора, зять графа Фредерикса, сегодня вечером был арестован.

Прошлой ночью граф Граббе[xii], командир Императорских Казаков Охраны, пришел ко мне в комнату, и Жанен, де Рикель и я имели с ним долгий разговор. В тревоге за жизнь Императора мы, начальники Союзных миссий, предложили сопровождать его в поезде, в котором он поедет в Царское Село.

18 марта 1917

В моей комнате проходили ежедневные собрания начальников военных миссий для обсуждения положения и попытки разработать какие-нибудь средства воодушевления армий, чтобы они оставались в строю и продолжали войну.

Сегодня мы направили следующую телеграмму главнокомандующим:

«Au moment ou un nouveau Chef va prendre le Commandement de l’Armée et de la Flotte, les Généraux représentants des Armées Alliées au Grand Quartier Général de toutes les Armées Russes ont cru de leur devoir de lui dire qu’ils conservaient une confiance absolue dans la victoire finale et prochaine de nos armes, toutes dirigées contre l’ennemi commun.

Dans les circonstances actuelles, les représentants des Armées Alliées croient aussi de leur devoir de dire a leurs frères d’armes de Russie que cette confiance absolue qu’ils ont dans la victoire prochaine est fondée sur les succès incessants remportés actuellement sur tous les fronts de l’ordre de bataille. Elle est fondée aussi sur la grandeur des préparatifs en vue de l’offensive générale du printemps ainsi que sur les résultats certains que garantit le concert établi pour assurer l’union sacrée des efforts. Seule cette union peut assurer définitivement le triomphe des principes de la liberté des nations et des peuples.[1]»

Были получены следующие ответы (орфография и формулировка сохранены):

«GENERAL HANBURY WILLIAMS.

J’adresse de la personne de votre excellence ma plus profonde reconnaissance a tous les représentants des Armées Alliées au Grand Quartier Général de toutes les armées Russes pour l’expression de leurs sentiments et partage entièrement leur certitude de la victoire prochaine des Armées Alliées sur l’ennemi commun.

(Sd.) ROUZSKY,

PSKOF. 7/20 Mars.

GENERAL SIR J. HANBURY WILLIAMS.

Les buts élevés pour les quels coulé le sang fraternel des Armées Alliées ne peuvent pas ne pas nous garantir la victoire finale sur l’ennemi cruelle et opiniâtre et je prie votre excellence d’agréer et d’adresser aux généraux représentants des Armées Alliées ma conviction ferme que les Armées opérant sous mon commandement rempliront leur devoir sacré et appliqueront tous leurs efforts pour vaincre l’ennemi qui commence déjà a s’affaiblir sous la pression de nos vaillants Alliées et pour garantir le triomphe de la vérité et de la justice.

(Sd.) GENERAL SAKHAROFF,

JASSY.

GENERAL HANBURY WILLIAMS.

La dépêche signée par votre excellence et par les autres représentants des Armées Alliées je l’ai faite parvenir a la connaissance de tous les troupes et établissements du front ouest. J’exprime ma plus profonde conviction que notre patrie supportera tous les ébranlements intérieurs et transitoires et en sortira grandement recomfortée ce qui permettra aux armes Russes dans l’union étroite avec nos Alliées d’assurer un succès finale et décisif dans notre lutte contre un ennemi commun.

C’est alors que sera atteint un développement pacifique de nos peuples libres et seront brisées les aspirations Germanique vers la dominion basée sur force et violence.

(Sd.) EVERTH.[2]»

Ответ, полученный от Великого Князя Николая:

«ГЕНЕРАЛ ХЭНБЕРИ-ВИЛЬЯМС,

СТАВКА РУССКОЙ АРМИИ.

Посылаю вам и начальникам Союзных военных миссий мою самую искреннюю благодарность за телеграмму, и уверен, что все вы поможете мне организовать и поддержать ту совместную власть усилий Союзников, которая так необходима для нашего общего успеха и конечной победы.

(Подписал) ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ НИКОЛАЙ».

Ответ также от генерала Алексеева, в распоряжение которого я поместил себя в случае, если я могу помочь чем бы то ни было.

Он пишет следующее:

«MON CHER Général, — Je vous suis profondément reconnaissant des sentiments qui vous ont dicté votre lettre dans les heures pénibles qui traversent actuellement mon pays.

Soyez assuré que si l’occasion se présente de faire appel à la bonne volonté dont vous m’avez si aimablement transmis le témoignage je serais heureux de la saisir.

Croyez, mon cher Général, a mes sentiments affectueux.

(Sd.) ALEXEIEFF.[3]»

Я телеграфировал также командующим армиями от имени моих коллег и моего.

Император и Императрица-Мать[xiii] сегодня утром посетили церковь.

Сообщение с Петроградом кое-как налаживается.

19 марта 1917

Прошлым вечером после обеда я получил по телефону просьбу графа Фредерикса прийти навестить его. Я сразу пошел через мрак к дому Императора. Там я нашел Фредерикса с упакованными вещами.

Он сказал мне, что получил сведения, что он «condamné à mort[4]», и ввиду скандала, который вызвал бы его арест при Императоре, он этой ночью уезжает, если сможет выбраться, в Крым. Он сказал, что ему теперь не на что жить, что о себе он не беспокоится, но решил не усложнять положения Императора еще больше.

Затем бедный старик совершенно расклеился, поцеловал меня несколько раз по русскому обычаю и попросил меня сообщить эти новости моим коллегам.

Напоследок он сказал: «Вы всегда были мне таким добрым другом».

[N.B. – Прекрасный и учтивый старый джентльмен, совершенно несправедливо обвиненный в германском рождении и прогерманизме.]

Сегодня рано утром я получил по телефону сообщение о том, что меня желает видеть Императрица-Мать, поэтому я пошел к Ее Величеству и оставался с ней наедине около получаса, самая грустная и мучительная беседа, в которой она выказала огромное мужество.

Мы обсудили различные вопросы, и уходя я встретил Великого Князя Александра[xiv], который заговорил об очень серьезном и опасном положении в стране и вражеских влияниях, воздействующих на рабочие классы в целях прекращения войны для России.

Нынешнее Правительство объявило о своем намерении продолжать войну, но интриги и другие беды развращают рабочие классы и, очевидно, работают на сепаратный мир со стороны России.

Чем скорее прибудет Великий Князь Николай, тем лучше, но его путешествие может встретить затруднения вследствие опасности, что некоторые революционеры могут задержать поезд и преградить ему путь.

Если мы должны удержать наших Союзников в строю, очевидно, что должно быть сделано объявление о поддержке нынешнего Правительства, хотя сколько оно продержится – Бог знает. Но необходимо поддержать это Временное Правительство, чтобы не случилось худшего.

Великий Князь Александр обсуждал различные предложения помочь восстановить решимость поддержать Союзников и продолжить войну.

В этот день я ушел довольно поздно, поскольку тревога за путешествие Императора в Царское Село заставила нас «Союзников» рассмотреть, можем ли мы чем-либо быть полезны в этом деле.

Алексеев и все остальные, служившие под его началом, встревожены в равной степени.

Мы решили предложить сопровождать его в его поезде в надежде, что присутствие Союзных генералов обеспечит его безопасность.

Пройдя короткий путь до своей квартиры, я обнаружил сообщение о том, что Император желает меня видеть, или, скорее, что меня ждут во «дворце» к шести часам вечера.

Я шел в сгущавшейся темноте по темным грязным улицам, которые делались еще мрачнее от моих мыслей, пока я шел, и мне вспоминались многие более счастливые дни, когда я посещал Царя всея Руси, который всегда принимал меня с той светлой и веселой улыбкой, с которой он меня неизменно приветствовал, даже когда дела шли не самым лучшим образом.

Не было предчувствий относительно этого визита, потому что я отлично знал, что меня сейчас ждет, — и хороших новостей быть не могло.

Кроме нескольких зевак у ворот, никого поблизости не было, и я добрался до дверей дома по грязному пути, показанному лучом света из примыкавшего здания Генерального Штаба.

При входе меня остановил часовой с революционной красной лентой на рукаве. Поначалу он и слышать не хотел о том, чтобы меня впустить, но я объяснил, кто я, и как раз в это время появился верный старый камердинер Императора и велел пропустить меня беспрепятственно.

Казалось, каждый мой шаг вызывает у меня какое-нибудь воспоминание: лестница, по которой сбегал маленький Цесаревич, чтобы с нами попрощаться; приемная, которая бывала наполнена офицерами и министрами, приехавшими с официальным визитом, и где мы ежедневно собирались перед завтраком и обедом, или с миссией, такой как та, что привезла Фельдмаршальский жезл.

Сейчас приемная была пуста, и только одна настенная газовая лампа над пианино, у которого я стоял, разговаривая с Императрицей в последний раз, когда я ее видел.. в таких случаях подобные сцены словно проносятся беспорядочно в памяти.

У меня не было времени составить продуманную или высокопарную речь, и все, что я мог сказать, когда я увидел снова это знакомое лицо, было: «Мне так жаль».

Я думаю, даже знаю – он понял.

Я вошел в комнату и оказался с ним наедине.

По-видимому, все было упаковано, поскольку комната, которая прежде была оживленной от цветов и фотографий и т. д. на его большом столе, теперь выглядела совсем пустой.

Но он сидел за столом в своей защитной форменной одежде, совсем как раньше, когда я приходил к нему.

Он выглядел усталым и бледным, с большими черными кругами под глазами, но улыбался, пожимая мне руку, и затем пригласил меня сесть на диван, где мы могли поговорить.

Я спросил его, был ли он в состоянии спать, и как дела у детей, которые лежали больными в Царском Селе.

Он ответил мне, что он смог некоторое время поспать и новости о больных лучше. Один офицер принес ему письмо от Императрицы, спрятав в своем мундире. Оно, сказал он, было для него огромным утешением в его тревоге за нее и детей[xv].

Потом мы обсудили планы на его будущее, поскольку он, очевидно, понимал, что планы уже не в его руках.

Он сказал, что намеревался выполнить то, о чем я написал ему в своем письме, но события развивались очень быстро, и было слишком поздно. Предложение о том, чтобы Цесаревич занял его место при регентстве, он не мог принять, поскольку не мог вынести разлуки с единственным сыном, и он знал, что Императрица будет чувствовать то же самое.

Он был глубоко тронут нашим предложением сопровождать его до Царского Села и надеется, что ему не придется покинуть Россию. Он не понимает, какие возражения может встретить его переезд в Крым, что, он надеется, ему позволят, а если нет, то он скорее поедет в Англию, чем куда-либо еще.

Он ни словом не упомянул о тревоге за собственную безопасность, что характерно для него.

Вопрос об его возможном убежище сложен по многим различным причинам.

Он выразил желание писать мне лично и не через какой-нибудь иной канал и затем добавил, что правильно будет поддерживать нынешнее Правительство, поскольку это лучший способ удержать Россию в союзе, чтобы закончить войну. Это он особенно подчеркнул. Он боится, что революция разрушит армию.

Когда я собрался уходить, он попросил у меня мою фотографию, которую я послал ему сегодня вечером, и сказал, что пришлет мне одну из своих.

Когда я сказал «до свидания» в ожидании завтрашнего более формального прощания, он повернулся ко мне и добавил: «Запомните, самое главное – разгромить Германию».

Я ушел грустный и подавленный, боясь, что у него еще остались надежды, хотя у меня не осталось ни одной.

Была черная ночь во многих отношениях, когда я шел домой.

20 марта 1917

Прошлой ночью я лег спать, очень много думая о крахе, который постиг человека, потерпевшего поражение.

После обеда Великий Князь Сергей пришел ко мне и долго сидел в моей комнате. Мы надеемся получить сообщения ободрения от Англии к здешним армиям. Анархизм уже проявил себя, и будет удачей, если Императорская семья сможет выбраться куда-нибудь безопасно.

Когда я прошлой ночью уходил из дворца, я видел, как из окон местной Думы, почти напротив окон Императора, свешивались два огромные красные флага, а люди на улицах, около недели назад кричавшие «ура» Императору, шествовали с красными повязками на одежде.

Какой-нибудь сильный человек смог бы изменить положение, но самодержавие погибло.

Алексеев сообщил, что нам лучше не сопровождать Императора, поскольку он и без того с огромным трудом устроил для Императора поездку в Царское Село и теперь, когда Правительство гарантировало его безопасный проезд, это бросило бы тень на этот орган. Мы подчинились, конечно, его решению, поскольку мы не должны мешать Правительству, и Император, даже в разгар своих проблем, считает правильным поддержать избранное Правительство, два члена которого будут его сопровождать.

ПОЛДЕНЬ. – Я только что был у Императора, чтобы попрощаться с ним. Он сказал, что надеется увидеть меня в Царском Селе, и едва ли понимает, мне кажется, невероятность такой встречи.

Он сказал мне, что немного спал, но выглядел ужасно измученным и грустным. Он сказал мне, что издал прощальное обращение к армии, которое, он надеется, будет опубликовано.

За мной последовали другие мои коллеги из военных миссий, все подавленные и грустные. Он попрощался с каждым из них, и все мы сомневаемся, что когда-нибудь увидим его опять[xvi].

Новости из Петрограда плохие. Сам город более установившийся и спокойный, но армия, говорят, «кое-как». Британские офицеры движутся между людьми, пытаясь привести их в чувство, но теперь похоже они не хотят видеть у власти Великого Князя Николая, да и любого Романова.

Все это сумасшествие, но они сошли с ума и разожгли костер, который будет чрезвычайно тяжело затушить.

Два часа пополудни. – Сообщается об улучшении на Балтийском Флоте, и люди выражают сожаление по поводу убийства адмирала, которое, говорят, они совершили под влиянием сильного раздражения.

Граф Фредерикс, говорят, арестован в Гомеле. Приходилось переживать довольно трудные времена так или иначе в других странах, но нынешнее потребует много сражений. Алексеев очень обеспокоен положением.

Сообщение из Генерального Штаба относительно охраны Императора:

«Le Gouvernement temporaire résout les trois questions affirmativement: il prendra toutes les mesures pour garantir le voyage sans obstacle jusqu’à Zarskoie Sielo, le séjour à Zarskoie Sielo et le voyage jusqu’a Roumanoi au Mourman.[5]»

21 марта 1917

Император перед отъездом[xvii] прощался сегодня со штабом – очень трогательная церемония, как мне сказали, несколько офицеров разрыдались[xviii].

Генеральный Штаб только что сообщил мне, что со всей страны приходят телеграммы в поддержку Великого Князя Николая как Главнокомандующего. Чем больше распространится это настроение, тем лучше для Союзного дела, поскольку оно могло бы вновь сплотить армии для их работы и более спокойного настроения.

Между тем местное население ходит по улицам, надев красные ленты. Вся полиция распущена, так как теперь это «свободная страна» (Боже упаси!). Я видел один из результатов сегодня, когда вместе с итальянским генералом проходил мимо церкви. Мы заметили, что труба и стена над печью этого деревянного здания охвачены огнем, перешедшим также на церковный шпиль. Люди, спокойно сидевшие в доме священника, по-видимому не знали о пожаре, поэтому мы сказали им и стали искать кого-нибудь, чтобы дать сигнал пожарной тревоги, но, так как полиция упразднена, нам пришлось отправить случайного солдата за пожарной командой, которая в конце концов, не будучи также упраздненной, появилась на сцене и спасла от огня то, что осталось.

Один из адъютантов Императора пришел ко мне рано, чтобы попросить моего совета: ехать ли ему в Царское Село или оставаться здесь, где он назначен в артиллерийский взвод[xix].

Я посоветовал ему оставаться, поскольку уверен, что Его Величество предпочел бы такой выбор.

22 марта 1917

Когда я проснулся, Мисси, мой ординарец и слуга, вывалил мне на кровать кучу телеграмм.

В 10.30 я спустился, чтобы повидать Императрицу-Мать по ее просьбе, поскольку она уезжает в Киев. Все это так ужасно грустно и мучительно для нее, но я никогда не видел более храброго человека.

23 марта 1917

Прошлой ночью Алексеев послал за мной и мы долго разговаривали. Он серьезно беспокоится о том, что может случиться с Императором и Императрицей, которые сейчас, по его словам, находятся под строгим арестом в Царском Селе.

Он чрезвычайно беспокоится о том, что оба должны выбраться из страны в какое-нибудь убежище.

Жанен, де Рикель и я сделали то, чем мы можем помочь, обсудив все это, хотя наши попытки сопровождать Императора в Царское Село были отвергнуты.

Генерал-майор Джон Хэдлэм[xx], ездивший в поездку советника по артиллерии, вернулся и дал мне самый интересный отчет о том, что он видел о настроении войск, в которых он был.

Многие офицеры имеют неудачное и совершенно ложное впечатление, что Двор снизу доверху прогерманский. В то же время никаких антидинастических мнений не выражается. Назначение Великого Князя Михаила приветствуется, как и перспектива возможного наследования Цесаревича. Назначение Великого Князя Верховным Главнокомандующим очень популярно. Создается впечатление, что немецкие интриги будут успешно остановлены, и что перемена может привести к представительному правлению.

То и дело он слышал выражение: «Теперь у нас будут ответственные министры».

Киев, который он проезжал, был смесью спокойствия и истерии.

Его знакомый русский офицер, только что приехавший из Петрограда, передал ему свои впечатления следующим образом:

«Главную опасность в этом положении представляет крайнее крыло Рабочей партии, которое не что иное как анархисты и террористы. Они составляют лишь малую часть, возможно 15 процентов, но они оказывают огромное влияние. Эти люди совершенно не беспокоятся о перспективах, пока они могут распространять свои доктрины. Они готовы закончить войну ради этого.

Лозунг уже требует убить Родзянко, который, по словам анархистов, сейчас думает только о том, как стать первым Президентом Республики, и Керенского[xxi], их собственного социалистического представителя в Правительстве, потому что он слишком умеренный и теперь, когда он стал министром, не желает делать больше.

Правительство не смеет взяться за этот анархический элемент, потому что этому элементу удалось получить поддержку солдат, и Совет теперь называется Советом Рабочих и Солдат.

Солдаты, о которых идет речь, принадлежат к учебным батальонам в Петрограде, менее двух процентов которых составляют старые солдаты, видевшие службу, в основном юноши от 18 до 19 лет. В течение первых двух-трех дней они грабили продовольственные и винные лавки, засыпая на месте, когда напивались. Сейчас в разговорах они не знают, за что борются. Они уже говорят, что выполнили свою работу, свергнув Императора, и требуют дать им пенсии и отпустить.

Очень важно не позволить анархическому крылу завладеть настоящей армией. Посланные Правительством делегаты не причинят вреда – они посланы официально и действуют через командующих. Опасность в тайных экстремистских агентах, подстрекающих к мятежу.

В Петрограде сделан не очень существенный ущерб, и службы Военного Министерства не повреждены, только несколько окон разбито и т. д., но шесть генералов были убиты на улице, и некоторые городовые, по слухам, сожжены. Самый опасный элемент – матросы на флоте. Они сожгли адмирала живьем, его жена умерла от потрясения и дочь застрелилась.

Большая часть работ по снаряжению начала работать опять, но плохо. Они думают, что могут обойтись без офицеров – слишком много разговоров и визитов агитаторов.

Военный Министр, несомненно, понимает важность вопроса снаряжения, но сомнительно, будет ли по-настоящему возможно увеличить существующий выпуск.

В промышленных вопросах условия в России нельзя сравнивать с условиями в Англии. О том, чтобы учредить общественные снарядные фабрики, как в Англии, не может быть и речи».

24 марта 1917

Вчера утром очень занят телеграммами. Затем сообщение, объявившее о прибытии Великого Князя Николая. В пять часов пополудни я пошел на вокзал, чтобы встретить его в его вагоне и получил самое нежное приветствие от него и Великого Князя Петра. Мой старый друг Голицын был с ним, и мы перебрались в комнату Великого Князя, чтобы поговорить. Позже генерал Жанен и остальные коллеги присоединились к нему за обедом, и Жанен и я сидели за его столом.

У него сюда было сущее триумфальное шествие, кричащие «ура» войска и др. встречали его на всех вокзалах, что выглядит как если бы он мог найти тот же радушный прием, если бы приехал в Петроград, и кто знает, не представило бы ли это дела к другом свете?

Но в целом положение по-прежнему угрожающее и неопределенное.

В 10 часов утра сегодня мы с Жаненом получили сообщение с приглашением вновь прийти к Великому Князю.

Мы ждали в вагоне Князя Голицына до полудня, но ничего не произошло, и затем мы присоединились к Великому Князю за завтраком. Потом были вынуждены уйти, поскольку завалены собственными делами. И то и дело мы получаем сообщения, предупреждающие нас вести себя самым корректным образом в нашем «поведении».

«Nous ne sommes pas des idiots, quoique nous sommes soldats[6]», — сказал мой друг.

В действительности, не только Император говорит, что долг каждого – поддержать Правительство, но это выгодно.

Оказывается, Великому Князю было отправлено письмо, предлагающее ему сложить с себя командование. Он пожелал, чтобы мы были поставлены в известность об этом, но ждал этим утром приезда курьера с этим сообщением и надеялся, что мы будем с ним, чтобы быть свидетелями его отношения.

Это письмо должно было перехватить его в пути, но не дошло до него.

Вот перевод этой корреспонденции:

«ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО

Премьер-министр

9/22 марта 1917

№9 Петроград

Временное Правительство, рассмотрев вопрос о вашем назначении на пост Верховного Главнокомандующего, которое состоялось непосредственно перед отречением бывшего Императора, пришло к заключению, что создавшееся положение делает неизбежным оставление вами этого поста.

Народное мнение решительно и настойчиво высказывается против занятия членами дома Романовых каких-либо государственных должностей.

Временное Правительство не считает себя вправе оставаться безучастным к голосу народа, пренебрежение которым могло бы привести к самым серьезным осложнениям. Временное правительство убеждено, что вы, во имя блага родины, пойдете навстречу требованиям положения и сложите с себя еще до приезда вашего в Ставку звание Верховного Главнокомандующего.

(Подписал) Премьер-министр

Князь Львов».

На вышеизложенное Великий Князь, всецело преданный Временному Правительству и любому соображению, которое, как ему говорили, было для блага его любимой страны, и к тому же совершенно корректный в своем поведении, прямой и величественный, даже ценой, которую немногие могут полностью осознать, без близкого знания его прекрасного характера, с которым мы, служившие вместе с ним, были так хорошо знакомы, ответил следующее:

«Ставка

11/24 марта 1917

Премьер-министру

В вашем письме от 9/22 марта от имени Временного Правительства, назначенного Государственной Думой, заявляется о недопустимости занятия любыми членами дома Романовых любых официальных должностей.

Правительство также выражает уверенность в том, что ради блага страны я пойду навстречу требованиям положения и до прибытия в Ставку сложу с себя звание Верховного Главнокомандующего.

Я рад, что могу вновь выказать любовь к родине, в чем Россия до сих пор не сомневалась.

В соответствии с параграфом 47 Положения о полевом управлении войск, который гласит: «В случае ухода Верховного Главнокомандующего временное осуществление его обязанностей переходит к начальнику штаба», я передаю сегодня генералу Алексееву эти обязанности до назначения Временным Правительством нового Верховного Главнокомандующего.

В то же время настоящим прошу Военного Министра уволить меня из армии.

Что касается пожелания, выраженного Правительством, чтобы я оставил верховное командование до прибытия в Ставку, этого я выполнить не смог, поскольку я прибыл сюда 10/23 марта в четыре часа дня, в то время как ваше письмо было получено 11/24 марта.

Поскольку я нахожусь в районе действующей армии и согласно вышеупомянутому Положению, я буду выполнять приказы Временного Верховного Главнокомандующего генерала Алексеева.

Сегодня я принимаю присягу.

(Подписал) Великий Князь Николай Николаевич.

11/24 марта 1917

Военному Министру

В соответствии с желанием, выраженным Временным Правительством в письме Премьер-Министра от 9/22марта, я сдал обязанности Верховного Главнокомандующего 11/24 марта начальнику штаба генералу Алексееву, который, согласно пункту 47 Положения о полевом управлении войск, обязан принять временное положение Верховного Главнокомандующего до назначения нового Верховного Главнокомандующего Временным Правительством.

В то же время прошу вас уволить меня из армии с правом ношения формы, правом, которым я обладаю согласно закона как георгиевский кавалер.

(Подписал) Великий Князь Николай Николаевич».

25 марта 1917

В 6 часов вечера князь Голицын пришел ко мне и сказал, что Великий Князь получил письмо, которое должно было перехватить его по дороге сюда, от Правительства с просьбой отказаться от должности, поскольку по «воле народа» никто из семьи Романовых не должен оставаться на службе. Великий Князь ответил, что находится под впечатлением, что это была «воля народа», что он должен быть Верховным Главнокомандующим, и он получил сообщение от Императора с просьбой принять командование.

Поскольку, однако, это оказалось не так, он передает свой отказ в руки Правительства и ждет сведений о том, что ему делать и когда и куда уезжать.

Жанен, находившийся у меня, и я выразили свое сожаление и сообщили нашим коллегам.

После обеда меня навестили два генерала и согласились, что при нынешних обстоятельствах это лучший и даже единственный способ действий для Великого Князя.

Один из них, начальник кавалерийской школы, сказал мне, что, по его мнению, теперь все сложится хорошо, и что у него есть телеграмма от Гурко, сообщающего, что он ожидается сюда сегодня или завтра, и по его мнению он будет начальником штаба, а Рузский – Верховным Главнокомандующим.

Он просил меня думать, что скоро положение само наладится – в Петрограде все спокойно и т. д.

«Что с продовольствием? – спросил я на это. – В последнее время оно распределяется с избытком, но будет ли это продолжаться?»

В этом он, казалось, сомневался, там может возникнуть затруднение.

Другой генерал сказал мне, что, к сожалению, люди, призванные сейчас на службу в Петроград, принадлежат к тому классу, который участвовал в революции 1905-1906 гг., не подчиняются офицерам и полностью «красные».

Я сообщил Великому Князю о сообщении, которое я получил из Петрограда о том, что безопасность Императора гарантируется Правительством.

2.30 пополудни – Полковник Базаров из Генерального Штаба пришел в мою комнату и спросил меня, слышал ли я что-нибудь об инциденте, который произошел прошлым вечером с Великим Князем и несколькими рабочими на железной дороге.

Я сказал: «Да».

Я слышал от одного генерала, что группа рабочих собралась возле его поезда, прося беседы с ним, и что штабной офицер был послан к ним. Глава депутации хотел знать, почему отказался от должности Великий Князь, сказал, что армия любит его так же, как и рабочие классы.

Тогда им сказали, что это правда и что причиной его отставки была просьба Временного Правительства. Они не могли в это поверить, поэтому Великий Князь вышел к ним и объяснил положение.

Мне сказали, что эти рабочие сказали, что он по-прежнему тот человек, который им нужен, и они не дадут поезду уехать. Прошлой ночью в театре был организован митинг, и положение щекотливое.

Ходят слухи, что они остановят поезд, если возможно, но можно быть уверенным, что Великий Князь не сделает ничего некорректного, или того, что может воспрепятствовать задаче Правительства.

Люди, о которых идет речь, телеграфировали в Оршу, важный железнодорожный узел к северу отсюда, прося присоединиться. Итак, это выглядит как «карманная» революция в пользу Великого Князя.

Сегодня вечером сообщили, что аэропланные ангары в Киеве горят.

26 марта 1917

Сообщение о том, что Великий Князь Николай примет начальников Союзных военных миссий сегодня днем.

Приехал Поливанов, Товарищ Военного Министра. Я встретил его в штабной столовой на завтраке. Он прямо подошел ко мне и пожал руку самым сердечным образом, обратившись ко мне как «мой самый старый друг среди Союзников», поскольку я был с ним знаком в его бытность Военным Министром. Он был в прекрасном настроении, сказал: «Все идет хорошо, и мне нравится такое занятое время, оно по мне. Сложности и волнение – это великолепно».

Надеюсь, у него не будет неприятных сюрпризов, мне кажется, что они «откусили больше, чем могут прожевать». Я встречаюсь с ним завтра в 10.15.

В 3 часа дня мы пошли к Великому Князю Николаю в его вагон. Все мы были введены вместе, и он был совершенно спокоен и собран, и говорил только о военной ситуации. Затем он формально простился со всеми нами, и остальные ушли, а я задержался, чтобы поговорить с моим старым другом Голицыным.

Я был с Великим Князем дольше, чем все остальные, поскольку приехал в августе 1914.

Я был, разумеется, глубоко расстроен таким концом нашей совместной службы, и бедный Голицын принимал этот конец ужасно близко к сердцу. Пока мы разговаривали, Великий Князь послал за мной и дал мне свою фотографию, попрощался со мной окончательно. Все это было очень трогательно, и воспоминания о долгих месяцах, которые мы провели вместе в начале войны, беспрестанно приходили на ум.

Что так производило такое сильное впечатление, это его величественная и спокойная манера держаться, ни слова упрека никому, только его непоколебимая любовь к его стране, и решимость не препятствовать и без того достаточно сложной задаче Правительства.

(Сколько это Правительство продержится, и что придет за ним?)

Я пошел домой грустный, гадая, увижу ли я когда-нибудь кого-нибудь из моих старых товарищей.

27 марта 1917

Сегодня утром долгий разговор с Поливановым, он очень оптимистичен относительно будущего. Он думает, что Алексеев слишком напряженный сторонник дисциплины. (Бог знает, как долго продержится всякая дисциплина с этими людьми, которые совершенно как дети). Он подчеркнул необходимость поддержки Временного Правительства. Я уверил его, что мы сделаем все, что в наших силах, в этом отношении, и добавил совершенно откровенно, что это не только ради России, но и ради продолжения войны совместно с нами, Союзниками.

28 марта 1917

Базаров из Генерального Штаба пришел ко мне и спросил меня, удовлетворительно ли я поговорил с Поливановым.

Я ответил: «Пока да», но что он очень беспокоится относительно приказов Алексеева к войскам.

Я не понял, как дисциплина, особенно в настоящее время, может быть «ослаблена», и что единственный способ – изменить немного формулировку, но сохранить принцип.

Я постепенно становлюсь чем-то вроде посредника между русскими и русскими, и я хотел бы помочь им больше. Как бы то ни было, они получают совершенно откровенное выражение мнения, приятно оно или нет. Нет времени для чего-то кроме откровенности.

Великий Князь, я слышал, ждет двух представителей Правительства сопровождать его к месту назначения. Он полностью решился, что они должны иметь дело с любыми демонстрациями, которые могут произойти в его пользу по пути, и совершенно правильно.

Бедный генерал Коанда[xxii], румын, пришел ко мне относительно трудностей с железными дорогами, поставками, и т. д., для Румынии. Местный штаб, в нынешнем состоянии разгрома, немногое может сделать, и я хорошо понимаю его тревогу, но все что ему остается, так я ему сказал, это поехать в Петроград и посмотреть, можно ли договориться о каком-нибудь приказе из хаоса в Военном Министерстве там, но, боюсь, этот совет – только трость надломленная.

29 марта 1917

Генерал А., старый друг Великого Князя, принес мне копии корреспонденции, которая прошла между Великим Князем Николаем и Правительством относительно его отставления от командования.

Он сказал мне, что все они уехали в Ливадию в Крыму, где у Его Императорского Высочества имение, и что Голицын и прочий штаб в настоящее время останутся с ним. Он высказался о том, как спокойно и величественно было поведение Великого Князя во всех отношениях, что, я согласился, не было неожиданным для его друзей.

А. рассказал мне, что один солдат, его друг, путешествуя в штатском, слышал, как два еврея обсуждали положение и сказали, что нынешний тип республики совсем не такой, какой они хотят.

Нескольким казакам в Петрограде так надоело положение дел, что они отправились на фронт по собственной инициативе. Петроград сообщает об убийстве мятежниками восьмидесяти русских морских офицеров. И это то, что английские телеграфные отчеты изображают как «мирную революцию»!

31 марта 1917

По сообщениям, Генерал Иванов арестован. Только несколько месяцев назад он был одним из героев войны.

От чего меня тошнит, так это что некоторые люди, кто совсем недавно визжали, чтобы быть принятыми Императором, сейчас оскорбляют его.

Правильно делать все возможное, чтобы помочь существующим властям преодолеть эти трудные времена, и несомненно в предыдущем режиме было многое что критиковать, но когда слышишь, что Император был «заодно с немцами» и т. д., это …[7]ложь, и одному-двум визжавшим я так и сказал.

Гучков[xxiii], новый Военный Министр, приехал вчера, завтракал в штабной столовой и пришел и поговорил с нами впоследствии, сказав, что он сегодня примет нас, руководителей Союзных миссий.

[1] Когда новый Глава собирается принять Командование Армией и Флотом, представители Союзных Армий в Ставке Русских Армий полагали своим долгом сказать ему, что они сохраняют твердую веру в окончательной и скорую победу наших войск, полностью направленные против общего врага.

В нынешних обстоятельствах представители Союзных Армий также полагают своим долгом сказать своим русским товарищам по оружию, что их твердая вера в будущую победу основана на непрерывных успехах, достигнутых в настоящее время на всех фронтах сражения. Она основана также на размахе приготовлений к общему весеннему наступлению, так же как и на несомненных результатах, что гарантирует согласие, установленное, чтобы укрепить священное объединение усилий. Только этот союз может окончательно укрепить торжество принципов свободы наций и народов. (фр.)

[2] ГЕНЕРАЛ ХЭНБЕРИ-ВИЛЬЯМС.

Я направляю в лице вашего превосходительства мою самую глубокую признательность всем представителям Союзных Армий в Ставке всех Русских армий за выражение их чувств и полностью разделяю их уверенность в скорой победе Союзных Армий над общим врагом.

(Подписал) РУЗСКИЙ,

ПСКОВ. 7/20 Марта.

ГЕНЕРАЛ СЭР ДЖ. ХЭНБЕРИ-ВИЛЬЯМС.

Высокие цели, для которых лилась братская кровь Союзных Армий, гарантируют нам окончательную победу над жестоким и упрямым врагом, и я прошу ваше превосходительство принять, и направить представителям Союзных Армий, мое твердое убеждение, что Армии, действующие под моим командованием, исполнят свой священный долг и приложат все свои усилия, чтобы победить врага, который начинает уже ослабевать под давлением наши доблестных Союзников и чтобы гарантировать торжество истины и справедливости.

(Подписал) ГЕНЕРАЛ САХАРОВ,

ЯССЫ.

ГЕНЕРАЛ ХЭНБЕРИ-ВИЛЬЯМС.

Телеграмму, подписанную вашим превосходительством и другими представителями Союзных Армий, я довел до сведения всех войск и учреждений западного фронта. Я выражаю мое самое глубокое убеждение, что наша родина выдержит все внутренние преходящие потрясения и из этого выведет весьма recomfortée то, что позволит русскому оружию в тесном единении с нашими Союзниками обеспечить решающий и окончательный успех в нашей борьбе против общего врага.

Тогда будет достигнуто мирное развитие наших свободных народов и будут разбиты стремления Германии к владычеству, основанному на силе и жестокости.

(Подписал) ЭВЕРТ.

[3] Уважаемый Генерал, — Я глубоко признателен вам за чувства, продиктовавшие ваше письмо в тяжелые времена, которые в настоящее время переживает моя страна.

Будьте уверены, что, если случай представится призвать добрую волю, свидетельство которой вы мне столь любезно передали, я был бы счастлив им воспользоваться.

Верьте, уважаемый Генерал, моим сердечным чувствам.

[4] Приговорен к смерти (фр.)

[5] Временное Правительство разрешило утвердительно три вопроса: оно примет все меры, чтобы гарантировать беспрепятственный проезд до Царского Села, пребывание в Царском Селе и проезд до Романова-на-Мурмане.

[6] Мы не идиоты, хотя и солдаты (фр.)

[7] В оригинале «непереводимое и бессмысленное ругательство, служащее для усиления» (Прим. пер.)

[i] Члены союзной конференции были приняты Императором 18 (31) января 1917 г. в 11 часов утра.

[ii] Император уехал в Петроград в ночь с 27 на 28 февраля (12 на 13 марта) 1917 г.

Судьба войск?

[iii] Михаил Владимирович Родзянко (1859-1924) – общественный и политический деятель, председатель III и IV Государственных дум, во время февральской революции глава Временного комитета Думы. Автор воспоминаний («Крушение империи». Харьков, 1990).

[iv] 27 февраля 1917 г. толпа ворвалась в дом графа Фредерикса, разграбила его и сожгла. Больная графиня и две ее дочери под выстрелами перебрались в лазарет находившихся напротив дома казарм лейб-гвардии Конного полка, однако вскоре были оттуда изгнаны. Супруга английского посла, к которой дамы обратились за помощью, отказалась даже принять их. Напротив, Императрица и в те тяжелые дни революции нашла время послать к семье Фредерикса Гиббса, чтобы справиться о здоровье графини.

[v] На самом деле фамилия графа Фредерикса шведского происхождения.

[vi] На самом деле в ночь с 28 февраля (13 марта) на 1 (14) марта 1917 г. Императорский поезд просто повернул со станции Малая Вишера на Псков из-за слухов, что дальнейшие станции на пути в Царское Село заняты восставшими.

[vii] Князь Георгий Евгеньевич Львов (1861-1925) – общественный и политический деятель, депутат I Государственной думы, во время войны – председатель Всероссийского земского союза. Со 2 марта по 7 июля 1917 председатель Временного правительства. Автор незаконченных «Воспоминаний» (М., 1998). Превосходная его биография написана его сотрудником Т. И. Полнером («Жизненный путь кн. Г. Е. Львова. Личность. Взгляды. Условия деятельности». М., 2001).

[viii] Автор ошибается, называя Великого Князя Михаила Александровича регентом. Действительно, первоначально предполагалось, что Император отречется от престола в пользу своего сына – Наследника Алексея при регентстве брата – Великого Князя Михаила. Однако, посоветовавшись с лейб-хирургом С. П. Федоровым Император решил ввиду слабого здоровья Наследника непосредственно передать престол брату. Таким образом, в день 3(16) марта 1917 г. Великий Князь Михаил считался Императором, пока не подписал манифест о своем отказе принять престол.

[ix] Здесь противоречие с другими сведениями: по словам полк. Б. Н. Сергеевского («Отречение. (Пережитое). 1917». Нью-Йорк, 1969) иностранные военные агенты присутствовали при встрече отрекшегося Императора и вообще генерал М. В. Алексеев стремился организовать возможно более многочисленную встречу.

[x] Николай Алекандрович Базили

[xi] Владимир Николаевич Воейков (1860-?) – русский генерал, с 1912 г. дворцовый комендант. Автор воспоминаний «С царем и без царя» (М., 1995). На самом деле в этот день Воейков еще не был арестован; но вечером генерал Алексеев предупредил его о возможном аресте. Воейков уехал из Ставки 5(18) марта 1917 г., а арестовали его 7(20) марта в Вязьме.

[xii] Граф Александр Николаевич Граббе (1864-1947) – русский генерал, командир собственного Его Императорского Величества Конвоя.

[xiii] Вдовствующая Императрица приехала в Ставку 4(17) марта 1917 г.

[xiv] Великий Князь Александр Михайлович (1866-1933) – внук Николая I и шурин Николая II. Во время войны заведующий авиационной частью в действующей армии. Автор «Книги воспоминаний» (Париж, 1933).

[xv] Судя по дневнику Императора, 6 марта он получил два письма от Императрицы и два от Великой Княжны Марии Николаевны через жену капитана Головкина, а на следующий день еще два письма от Императрицы, привезенные двумя офицерами конвоя.

[xvi] Из дневника Императора от 7(20) марта 1917 г.: «В 11 час. принял Williams, Janin, Ryckel; все так тепло и участливо относятся. Завтркала Мама, просидел с нею до 2 ½ . Принял Coanda, Romei, Marcengo и Леонткевича».

[xvii] Император в последний раз уехал из Ставки 8(21) марта 1917 г. в 4.45 пополудни.

[xviii] Сведения автора дневника в данном случае слишком скромны. Прощание Императора со Ставкой оказалось огромным испытанием для всех его участников. Очень кратко, но точно эту сцену описал генерал Воейков: «Картина, по словам очевидцев, была потрясающая… Слышались рыдания. Несколько офицеров упали в обморок… Государь не мог договорить своей речи из-за поднявшихся истерик… было раздирающее душу проявление преданности царю со стороны присутствовавших солдат» (Воейков В. Н. С царем и без царя. М., 1995). Очевидцы дают более подробные и впечатляющие рассказы. См., например, воспоминания генерала Н. М. Тихменева и полковника А. А. Мордвинова (Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. Документы. М., 1990), генерала А. С. Лукомского (Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 г. М., 1991), полковника Б. Н. Сергеевского («Отречение. (Пережитое). 1917». Нью-Йорк, 1969).

[xix] Это был флигель-адъютант полковник А. А. Мордвинов.

[xx] Хэдлэм

[xxi] Александр Федорович Керенский (1881-1970) – русский политический и общественный деятель, депутат IV Государственной думы. Во время февральской революции член Временного комитета Думы, во Временном правительстве министр юстиции (2 марта – 5 мая 1917), затем военный и морской министр. С 8 июля министр-председатель, с 30 августа до октябрьского переворота Верховный главнокомандующий. Автор воспоминаний («Россия на историческом повороте». М., 1993).

[xxii] Коанда – румынский генерал

[xxiii] Александр Иванович Гучков (1862-1936) – русский политический и общественный деятель, один из основателей «Союза 17 октября», в 1910-1911 гг. председатель Государственной думы, в 1915-1917 гг. председатель Центрального военно-промышленного комитета, член Государственного совета. В первом составе Временного правительства военный и морской министр.